ЭКОНОМИКЕ НЕ ОЧЕНЬ ИНТЕРЕСНО, КАКОЙ ОТЧЕТ ПО ИНВЕСТИЦИЯМ ПОСТУПИТ ОТ ГУБЕРНАТОРА В АДМИНИСТРАЦИЮ ПРЕЗИДЕНТА

Директор Института экономических исследований ДВО РАН академик Павел Минакир считает, что экономические реалии не подчиняются ни политической воле, ни политическим заблуждениям. Учёный рассказал, что к «бюрократическим чудесам» надо относиться снисходительно, как к той плате, которую экономике приходится периодически уплачивать за государственный патронат, сообщает Информационно-аналитическое агентство «Восток России».

— Павел Александрович, в последний год по небезызвестным причинам Россия испытывает повышенный интерес к своим восточным соседям. В 2015 году мы будем председательствовать в Шанхайской организации сотрудничества. А Вы видите реальные выгоды от участия России в ШОС? Что ШОС дала России и что Россия дала ШОС?

— ШОС является политической организацией, некоторым дополнением или даже определённой альтернативой такой организации как АСЕАН, ориентированной на США. Для России и Китая ШОС — форма демонстрации собственного подхода к региональной безопасности. Экономическая составляющая в ШОС имеется, но является второстепенной. Выгода России — лидирующая роль в реальной блоковой организации, которая является весьма слабой альтернативой НАТО, но всё-таки демонстрирует сохранение блокового потенциала России. Остальные участники ШОС имеют свои выгоды. Оценить их экономически не представляется возможным, да и вряд ли вообще нужно.

— Владимир Путин в середине декабря заметил, что переход стран ШОС на расчёты в нацвалютах может поколебать господство доллара и укрепить финансовые системы стран участниц. Но не будет ли это совместной игрой в пользу юаня?

— Между собой страны-участницы ШОС могут переходить на расчёты хоть в соболях, доллар этого просто не заметит. Укрепятся ли от этого национальные финансовые системы? Очень сомнительно, а точнее – в случае с Китаем никак не отреагируют из-за ничтожной доли общих расчётов; в случае с Россией очень мало отреагируют — по той же причине; а для остальных ситуация будет зависеть от реального состояния двухсторонних платёжных балансов. Большой пользы юань из этого не извлечет именно в силу малой доли этих расчётов в общем объёме платежных операций Китая.

— А как на практике будут выглядеть эти расчёты в нацвалютах? Ведь нельзя же обязать все компании-резиденты вместо долларов использовать в расчётах юани, рубли или тенге?

— Обязать можно, но этого не будут делать. Разрешат нацбанкам проводить такие платежи с установлением соответствующих курсов или использованием рыночных курсов, которые опять-таки привязаны к доллару. Те агенты, для которых взаимная торговля является основной частью операций, с удовольствием воспользуются этим разрешением, так как смогут несколько экономить на конвертационных операциях.

В общем-то это означает использование в расчётах не одной, а нескольких валют, что немного осложняет общие платёжные операции, но других выгод общего характера не приносит. Напротив, некоторые потери неизбежны, так как часть валютных доходов оказывается выведена из общего торгового оборота. Если вы получили юани или тенге, то использовать их можно только в операциях в самой России или в торговле с Казахстаном и Китаем, и только.

— Не так давно Дмитрий Медведев заявил, что за время существования ШОС не реализовала ни одного крупного проекта, но России есть что предложить. Так что же мы можем предложить ШОС? И почему стопорилось финансирование проектов ранее?

— Я не знаю, что имеет в виду Медведев, лучше спросить у него. Фантазии нашего премьер-министра необъятны. Для финансирования совместных проектов нужна взаимная экономическая заинтересованность в них. Есть интересы России и Китая, есть интересы Китая и Казахстана, есть интересы России и Казахстана, а есть ли интересы всех? Я не знаю. Если есть, то возможна реализация таких интересов. Пусть назовут.

— В последние годы огромный объём китайских денег вливается в Казахстан, Узбекистан, Таджикистан. Опасаются ли власти этих стран доминирования китайского капитала? И существует ли она?

— Лучше спросить у правительств этих стран. С таким же успехом можно было спросить у любой страны, включая США, почему они приглашают иностранный капитал в свою экономику, а не запрещают его импорт. Международное движение капитала — один из важнейших факторов экономического развития и роста. Всегда существуют ограничения для вложения иностранного капитала в отрасли и объекты, которые считаются стратегическими. Дело каждой страны определить эти стратегические зоны, недоступные для зарубежного капитала. Китай тоже имеет такие зоны, хотя вся современная китайская экономика создана именно иностранным капиталом. И Россия имеет такие зоны, недоступные для иностранцев.

— Пойдут ли китайские деньги с такой же готовностью в Россию, на Дальний Восток и в Байкальский регион?

— Лучше спросить идут ли вообще с готовностью иностранные деньги в Россию, и куда конкретно? Капитал идёт туда, где выгодно и безопасно. Китайские деньги идут в Россию туда и столько, куда и сколько их пускают, и где им интересно. Идут и на восток — в газ, нефть, строительство, лес; с некоторых пор пошли в автомобилестроение в пищевую промышленность. Основная часть иностранных инвестиций долгое время вообще шла только на финансовый рынок России. Это одна из причин современного безобразия на финансовом и валютном рынке, как и в 1998 году.

— Одним из предложений, прозвучавших в формате ШОС, является формирование единого энергорынка. Даст ли это шанс реализовать давно запланированные, но так и оставшиеся на бумаге сетевые экспортные проекты на Дальнем Востоке?

— Единый энергорынок — технологически осмысленный и возможный проект, но очень дорогой и вряд ли решающий кардинально все энергетические проблемы того же Китая, который является очень большой экономикой глобального уровня. Любые проекты, в том числе и по экспорту электроэнергии с Дальнего Востока, реализуются в случае их экономической целесообразности для партнёров, а не только при наличии большого желания одной из сторон. Ради задействования политического потенциала ШОС, придания этой организации экономического смысла, никакие проекты финансироваться не будут, во всяком случае партнёрами России. Наша страна сама привыкла стирать грань между экономическим смыслом и политической целесообразностью, но это — проблема самой России.

— Можем ли мы рассчитывать на инвестиции в Транссиб и БАМ — если Россия всё-таки предложит партнёрам эти инфраструктурные проекты?

— Я не знаю на что мы можем рассчитывать. Если есть конкретный коммерческий проект, на его осуществление не хватает денег, тогда привлекается внешнее финансирование на определённых условиях. Какое это имеет отношение к политическим организациям, я не понимаю. Времена СЭВ (Совет экономической взаимопомощи, международная организация социалистического блока, действовавшая с 1949 по 1991 годы — прим. автора) прошли.

— За постсоветскую историю Дальнего Востока предпринималось немало попыток ускорить его развитие. Какие только термины не придумывались, от точек роста и свободных экономических зон до нынешнего неологизма — ТОРов. Почему так и не увенчались успехом предыдущие попытки? И чего нам ждать от ТОРов?

— А почему считается, что «развитие Дальнего Востока» нужно ускорить? Ускорить по сравнению с чем или кем? И что такое «развитие Дальнего Востока»? Я не видел ответов на эти вопросы. Речь идёт всегда о ВВП, темпах роста. Так они вполне приемлемы! Средний темп по национальной экономике, если с ним сравнивать, слагается из очень разных темпов по регионам. Это — статистика. Почему именно на Дальнем Востоке должен быть самый высокий темп роста? Ответа тоже нет.

Темп роста — это не игрушка для бюрократов. Это результирующая очень сложных процессов структурного, технологического, ценового, мотивационного, институционального характера. Все эти «поиски чудесных рецептов» — следствие ложных представлений амбициозных чиновников о наличии каких-то угроз, которые нужно парировать.

Угрозы действительно есть, но это совсем не темп роста ВВП (ВРП). И не отсутствие каких-то конкретных перерабатывающих производств, кстати.

Реальной угрозой является разрыв в степени комфортности предпринимательской деятельности на Дальнем Востоке и в сопредельных странах, откуда мы мечтаем получать инвестиции. Реальной угрозой является низкий уровень коммунальной инфраструктуры, не БАМ и Транссиб, а внутрирегиональные пути сообщения для людей и товаров, что разрывает экономическое пространство даже на юге региона. Реальной угрозой является отсутствие перспектив карьерного роста и роста доходов для молодёжи в самом регионе. Реальной угрозой является копирование общероссийских стандартов при принятии экономических и социальных решений безо всякого учёта специфики региона. Последнее, впрочем, не есть чисто дальневосточная проблема.

Структура экономики в конкретном месте и в конкретное время не подчиняется политической воле или политическим заблуждениям. Не подчиняется даже экономическим заблуждениям. Экономику можно некоторое время насиловать, можно даже некоторое время получать от этого удовольствие, но не более того. Сама экономика от этого удовольствия не получит. Есть тому хорошая иллюстрация из советских времен.

Что касается ТОРов и прочих терминологических изысков — всё это бюрократические чудеса, к которым следует относиться снисходительно как к той плате, которую экономике приходится периодически уплачивать за государственный патронат. Он естественно сопровождается появлением личных интересов конкретных ведомств и необходимостью продуцирования всевозможных значительных по масштабам и по форме государственных решений. В противном случае смысл существования целых ведомств и их начальников становится сомнительным.

Терпения нет. А постоянный зуд «судьбоносных решений» сильно напоминает стремление абсолютистских властителей увековечить свою власть храмами и дворцами.

— Есть ли в мире аналогичный ТОРам опыт, похожие механизмы и институты развития?

— В мире полно всевозможных зон, парков... Есть удачные примеры, есть неудачные примеры. Правда, не могу припомнить, чтобы где-то создавались какие-то зоны ради «ускоренного развития» обширных территорий. Ради привлечения капитала — да, ради увеличения экспорта — да, ради привлечения технологий — да, ради содействия развитию новых структурных элементов экономики — да. Но и всё.

Каждый бизнес имеет определенные параметры эффективности, пределы рентабельности, рациональные радиусы поставок и снабжения, показатели сравнительной конкурентоспособности. Льготы — хорошо, но если есть экономический результат, который может быть улучшен за счёт этих льгот. Если его изначально нет, то никакие льготы не помогут превратить белое в чёрное и наоборот. Каждый проект уникален, каждый инвестор принимает решения индивидуально.

— Мы часто говорим о необходимости привлечения в регион инвестиций. Но понимаем ли мы — куда инвесторы точно пойдут, а куда их ни за какие коврижки не заманишь?

— У нас задавать такие вопросы считается неприличным. Что значит не пойдут? Стране надо, льготы дали — значит, быстро построились и пошли. А если не идут — то это чьи-то злобные происки. Много разговоров про рыночные стимулы, рыночную экономику, но понимания всей сложности и объективности реальных экономических процессов нет.

— Какой объём инвестиций мы можем «переварить»? Бывает ли их слишком много?

— Бывает. Если речь идёт о прямых инвестициях, то их величина в определённый период времени определяется стоимостью реализации определённых проектов нового строительства, реконструкции, расширения мощностей. Стремление просто «нарастить инвестиции» — это полезно для рейтинга губернаторов, но экономике не очень интересно, какой отчёт по привлечению инвестиций поступит с данной территории в администрацию президента.

— В законе о ТОРах прописаны механизмы привлечения иностранной рабочей силы — в обход квот. Дальневосточные регионы возмутились — надо давать работу местному населению. Как вы считаете, справится ли местный рынок труда с запросами ТОРов?

— Отмена квот — мера стимулирования для инвесторов. Поощрять инвесторов или решать проблему занятости на территории — нужно определиться с приоритетами. Забавно, что это противоречие вскрывает один из главных пороков «модели ТОР» — привлечение инвестиций при полной неопределённости экономических преимуществ для них. В данном случае оказывается, что нет преимуществ, как это было в китайских СЭЗ, по количеству и цене труда, а существует, наоборот, дефицит квалифицированного и дешёвого труда. Эту проблему пытаются решить с помощью отмены квот. А для регионов существует проблема снижения безработицы, то есть им не нужны по большому счёту просто инвестиции, хотя это полезно для отчёта — но ведь есть ещё и отчёт по безработице. Можно было бы ориентироваться на «местный рынок труда», если бы он являлся сам по себе экономическим преимуществом. Однако дальневосточный рынок труда, как и российский в целом, таким преимуществом не является.

Беседовал Вадим Пасмурцев

EastRussia

http://eastrussia.ru/opinion/18/6266/