Газета «Дальневосточный ученый»
№ 16 (1506)
17 сентября 2014 г.
Истина открылась через 100 лет
Семейные заметки о неизвестной Германской войне и послевоенном времени
В дореволюционной России, а затем и в СССР, Первую мировую войну многие годы в народе называли Германской. Для советских людей эта война была практически неизвестна, хотя Россия в ней потеряла более 1.8 млн. человек. О Германской войне не принято было говорить. По крайней мере, мои родители избегали этой темы.
Наша семья, как и многие российские семьи, не осталась в стороне от этой мировой трагедии. Мой дедушка по маминой линии Алексахин Михаил Иванович был участником Германской войны. Родился он в 1880 году в Тверской губернии недалеко от старинного русского города Вышний Волочек, в деревне Дершино. По воспоминаниям моих родных, Михаил Иванович был краснодеревщиком, хорошо рисовал, любил петь под гармошку. Его супруга Мария Ивановна Алексахина (в дев. Данилова) также была знатной певуньей, любила поэзию.
По-видимому, страсть родителей к музыке передалась и детям, а их было шестеро: два сына – Виктор (1915 г. рождения) и Василий (1920 г.р.) – и четыре сестры – Лена (1911 г.р.), Анна (моя мать, 1913 г.р.), Лидия (1924 г.р.) и Октябрина (1929 г.р.). Все они хорошо пели, а моя мать и тётя Рина впоследствии стали профессиональными музыкантами. В живых из них уже, к сожалению, никого не осталось.
До недавнего времени о Михаиле Ивановиче и особенно о его воинских делах мне было мало что известно. Знаю, что его отцом был Петров Иван (отчество не знаю). Достигнув совершеннолетия, Михаил поменял фамилию Петров на Алексахин. До революции подобные смены фамилий среди крестьян, по-видимому, были не редкостью. В нашем небольшом семейном архиве сохранилось единственное предвоенное фото деда. Кроме того, сохранилась и фотография супруги Михаила Ивановича с новорождённым сыном Виктором. Это фото Мария Ивановна выслала мужу в действующую армию, и он всю войну пронёс его с собой. Вот, собственно, и всё, что мне было известно о моём дедушке.
Ситуация изменилась в 2012 году, после того, как я побывал у своего двоюродного брата Виктора в Хабаровске, где познакомился с достаточно объёмным архивом его отца – Василия Михайловича Алексахина (сына Михаила Ивановича). Архив моего родного дяди состоял из дневника, который Василий вёл в юношеские годы, а также некоторых документов, семейных фотографий и многочисленных писем.
Знакомство с архивом я начал с дневника, и первое, что привлекло в нём моё внимание – это запись от 27 марта 1935 года об отце:
«Он (Михаил Иванович – В.Б.) был ранен в бою в Германскую войну, потерял много крови. Заслужил Георгиевский крест, который уже отдали в торгсин (Всесоюзное объединение по торговле с иностранцами – В.Б.), и часы именные за отличную стрельбу. Крышки в ход тоже пошли. Жаль, меня дома не было, я бы не отдал. Память дорога. Сейчас есть несколько карточек в память о военной службы. Он был унтер-офицер, я и сейчас берегу его письма из Германии из плена. Он во многих странах побывал. Много чего видел. Но об этом я как-нибудь после расскажу ...»
Я просмотрел весь дневник, но новых записей о Михаиле Ивановиче так и не нашёл. О своём отце мой дядя больше не написал ни строчки... или не решился это сделать? Тем не менее, и обнаруженных фраз было достаточно. Если честно, то меня они просто потрясли. Оказывается, мой дед был унтер-офицером, героем Мировой войны, был тяжело ранен и побывал в немецком плену. Удивляло одно обстоятельство: мои родители, да и остальные родственники ни разу не рассказывали мне об этом. Может быть, дядя Вася что-то нафантазировал, или впоследствии эта тема стала «семейным табу», и он не решился доверить бумаге подробности военной эпопеи отца? Но почему?
Сразу попробовал разобраться в полученной информации. Георгиевский крест – это наградной знак к ордену Святого Георгия для нижних чинов, который с 1807 по 1917 годы являлся высшей наградой для солдат и унтер-офицеров за выдающуюся храбрость, проявленную в бою против неприятеля. Такими «вещами» гордиться нужно, а не скрывать их от родных. Звание унтер-офицера (от нем. Unteroffizier – младший офицер) относится к воинскому званию и категории младшего командного состава. В этой части тоже не виделось каких-либо проблем, ведь в унтер-офицеры набирали призывников «из народа». Оставался плен в Германскую войну. Но, судя по информации из интернета, – за это пленение в нашей стране не преследовали. Что касается продажи Георгиевского Креста и корпуса от именных часов – то в 20-х – начале 30-х годов в России был голод. Юный Василий постоянно отмечал это в своём дневнике. Вот одна из записей:
29 января 1935 г.
«День прошёл как всегда. Встал и к 8-ми часам пошёл в школу, не поев. Даже корки хлеба не было и без денег. Мама ушла к тёте Нюте, и не знаю – какими путями принесла кусочек булочки. Я вышел как раз из ворот и встретил её. Отломила мне, но я не взял, сказал, что пусть лучше ребятам, а я стерплю... Пришёл из школы, попросил поесть, а сам не знаю, есть ли чего у мамы или нет...»
Насторожили две дневниковые записи Василия, датированные концом января-началом февраля 1935 года:
«...Мама рассказала, что приходил милиционер, принёс повестку явиться папе в качестве свидетеля, спрашивал про моего брата Виктора – но для чего? Не знаем. Мама волнуется. Брат в Ленинграде, работает на военном судостроительном заводе. Вот будет настоящий человек, не какой-нибудь интеллигент...». И через несколько страниц: « ...Дело вот в чём: так как в сентябре Вите служить, то он брал из сельсовета бумаги, справки о рождении. А сейчас папу видимо вызывали в качестве свидетеля насчёт этих справок, где упомянут был кулак – папин брат Фёдор. Кулаки в Красной Армии не нужны. Но нет, мы не кулаки, мы чисто рабочий класс...» (Согласитесь, что последнее заявление Василия, который прекрасно играл на скрипке и в тот период учился игре на виолончели, выглядит несколько наиграно.)
Итак, мы выяснили, что брат Михаила Ивановича был зажиточным человеком – кулаком, и это родство могло помешать Виктору в его будущей военной карьере. Однако данное обстоятельство не проясняло ситуацию с самим Михаилом Ивановичем: «семейное табу» оставалось загадкой. Ясно было лишь одно, власти проявляли интерес к нашей семье, и, скорее всего, это было связано с работой Виктора и его желанием служить в армии. Пока же с помощью брата я стал изучать архивные фотографии, из которых мы выделили два фото с группами офицеров времён Первой мировой войны. Мой брат, конечно, видел ранее эти открытки, но, как оказалось, он не знал, кто на них запечатлён, что также вызывало вопрос: почему? В моём ноутбуке имелось довоенное фото деда, которое позволило легко узнать Михаила Ивановича и на обнаруженных картинках: на большой фотографии он был в нижнем ряду с гармошкой, а на фото с группой из четырёх человек – крайним слева в первом ряду. Такая находка подняла настроение: наш дед – в офицерской форме среди сослуживцев. Это было замечательно! Значит, слова из дневника Василия Михайловича не выдумка! Вот документальное подтверждение этому факту!
На оборотной стороне второй фотографии имелась надпись: «Фотографiя М. Бухгалтера. Марiамполь». То есть фото было сделано в городе Мариамполе, что на юго-западе Литвы. Значит, Михаил Алексахин воевал на Северо-Западном фронте, который в 1915 году был разделён на Северный и Западный. Причём сами фото, скорее всего, были сделаны до начала майского наступления германских войск в 1915 году, в результате которого русская армия отступила, оставив Галицию, Польшу и часть Прибалтики.
Мы с братом продолжили изучение архива и в скором времени в одном из конвертов обнаружили две почтовые карточки: одна из германского плена от Михаила Ивановича своим родным в деревню Дершино, а вторая – письмо Марии Алексахиной в германский плен. Вот текст первого сообщения:
Февраля 7 дня 1918 года.
«Здравствуйте дорогие родители, папаша и мамаша и супруга моя Маша. Шлю я Вам сердечный привет. Искренно целую. Уведомляю Вас, что я, покамест, жив и здоров. Прошу я вас всякой помощи. (далее текст залит чёрными чернилами, по-видимому, немецким цензором). Шлите как можно чаще сухарей. М. Алексахин»
Сообщение Марии Ивановны было датировано 16 августа того же 1918 года:
«Здравствуй, Миша. Шлю я тебе любящий привет и желаю быть здоровым. Затем Миша пишу о себе и о детях. Мы все живы и здоровы. Во всяком благополучии я сейчас в настоящее время работаю в фабрике Прохорова, а живу в доме священника Кобарова. Занимаю одну комнату наверху. Вспомни Миша, это где жила Наташа, сестра. По случаю остановки фабрики весь месяц июль я работала у отца в Заречье, где находятся и дети. Затем до свидания. Миша остаюсь в ожидании твоя Маша.» И приписка сбоку: «В Дершине все живы».
Дядя Вася в своём дневнике писал о нескольких посланиях. Но, кроме этих двух, мы с братом больше ничего не нашли. Тем не менее, найденные карточки оказались очень информативными, поскольку на них были указаны даты и адреса. В частности, из адреса на открытке Марии Ивановны мы узнали, что Михаил служил в 8-м пехотном полку в составе 4-й армии. В Российской Империи это был известный полк, сформированный ещё в 1808 году как учебный гренадерский батальон. С момента своего формирования и вплоть до 1856 года назначением полка была подготовка для пеших частей армии унтер-офицеров, горнистов и флейщиков. 20 июня 1908 года в честь столетнего юбилея Высочайшим приказом полку было пожаловано знамя с юбилейной Александровской лентой «1808-1908», а 30 июля 1911-го – знаки нагрудные для офицеров и головные для нижних чинов с надписью «За отличие в войне с Японией в 1904 и 1905 годах». Полк принимал участие и в Первой мировой войне, по окончании которой он был расформирован.
Из карточек было видно, что Михаил Иванович был старшим унтер-офицером и содержался в лагере для русских военнопленных в городе Гамельн на Везере (Hameln a. d. Weser.) под индивидуальным номером 56743, компания 2. Сегодня многие знают Гамельн (или Хамельн) – как один из «сказочных» городов Германии (Нижняя Саксония), известный благодаря легенде о гамельнском крысолове (в СССР эта легенда была отображена в мультфильме «Заколдованный мальчик» в 1955 году). Просматривая в интернете информацию о военнопленных Гамельнского лагеря, мне удалось обнаружить фотокопию карточки, высланной в июне 1917 года в лагерь Сергееву Ивану, имевшему номер 41094, причём той же компании 2. Кроме того, на одном из специальных сайтов был опубликован текст карточки унтер-офицера 4 Сибирского стрелкового полка Смирнова Григория Пахомовича, которую он отправил из Гамельна своим родителям в Казанскую губернию. Григорий был пленён под Лодзью в октябре 1914 года и имел номер 33430. Вернулся Григорий Пахомович домой лишь в 1920 году. Тем не менее, Михаил из плена вернулся раньше Григория, так как в марте 1920 года у него родился второй сын Василий. А вот в плен мой дед, по-видимому, попал в конце 1917-го года, о чём косвенно говорит его высокий индивидуальный номер и, главное, текст самого письма (просьбы о помощи пленные обычно высылали сразу после поступления в лагерь).
Обнаруженные почтовые карточки, несомненно, являются уникальными историческими документами (возможность русских военнопленных вести переписку с родными и получать от них посылки и даже денежные переводы во время боевых действий для меня была полной неожиданностью). Однако и карточки не проливали свет на нашу ситуацию. Надеяться оставалось только на многочисленные письма, фотокопии которых я решил изучить по возвращении во Владивосток. Это была непростая работа. Многие тексты были написаны карандашом и уже практически не читались, поскольку грифель осыпался, в других – выцвели чернила. Приходилось при помощи компьютера усиливать контрастность текстов. Сложности возникали и при расшифровке почерка, некоторых непривычных оборотов речи и т.п.
Особое внимание я уделил письмам старшего сына Михаила Ивановича – Виктора, и не ошибся.
В двух его письмах, отправленных, соответственно, из Ленинграда и из Красного Села, что под Ленинградом, были следующие строки: Ленинград. 28/IV 35 г.
«Здравствуйте папа, мама и дорогие сестрёнки, брат и Ваня!
Только что пришёл из военкомата, была комиссия. Дело в том, что сейчас идёт спецнабор… Врачи признали меня годным для военной службы в автомех – инженерные части, НО? Чёрт бы его побрал… дядю Федю. …он загородил мне дорогу, да всю дорогу, по которой я с таким трудом и с таким напряжением шёл…
Ваня, помнишь, ты мне говорил, что всё это может помешать моей военной службе. Это, конечно, мной было намотано на ус и заставило жить осторожно и самостоятельно. Но проклятые ищейки всё-таки разнюхали (здесь речь идёт о брате отца Фёдоре – В.Б.), хотя и не всё, но достаточно, чтобы подставить мне ножку…».
Под фразой «ещё не всё» Виктор подразумевал унтер-офицерское звание своего отца.
Красное Село 15/VIII 35 г.
Добрый день! Мне не охота огорчать Вас, но истина остаётся истиной – отпуск откладывается на неопределённый срок… Срочно узнайте, действительно ли Комок-Федя лишенец ещё или нет. Вся их семья лишена права голоса, или он только один, и надо обязательно и побыстрей. Спрячьте фотографии отца с погонами и ни слова никому, что он был унтер-офицером. Мама, твоя святая обязанность, чтобы я в этот год во что бы то ни стало, но был допущен к призыву, иначе нам грозит громадная преграда в будущей дороге, всем детям твоим и всё из-за проклятого дяди Феди.
На днях напишу подробней.
Виктор.
Итак, оказывается, всё дело было в унтер-офицерском звании отца. По-видимому, в семье решили, что лучше об участии Михаила Ивановича в Германской войне вообще не говорить, чтобы «проклятые ищейки» это не «разнюхали». Ведь на очереди подрастал Василий, который вслед за братом мечтал быть военным лётчиком.
Виктора в 1935 году в армию не взяли. В этом он винил не только дядю... Если бы в то далёкое время он знал, какая тяжёлая военная доля ему достанется. Совсем скоро он всё-таки будет призван в Армию, пройдёт всю финскую кампанию, а в 1941 году, в первые месяцы фашистского нашествия, уйдёт защищать Ленинград. Одним из первых Виктор получит боевой Орден Красной Звезды, будет тяжело ранен, а в 1942 году погибнет на Ленинградском фронте.
Младший брат Виктора Василий в 1936 году поступит в Балашовскую лётную школу, курсантов которой как перед поступлением, так и во время учёбы тоже проверяли, как и их родственников. К этому времени дядя Федя погибнет в автокатастрофе и компетентные органы в отношении родственников Василия переключатся на отца – Михаила Ивановича Алексахина, как и предполагал его сын Виктор. Вот, что по этому поводу писал сам Михаил Иванович своему сыну в конце весны 1937 года (стилистика текста и некоторые орфографические ошибки сохранены):
«...Сегодня пишу письмо, как вдруг какая-то вошла тётенька и спросила: у Вас сын где живёт? Мы сказали – в Балашове, сын учится в лётной школе. Тогда стала спрашивать меня, чем я занимался до революции. Я сказал – рабочий, маляр. Спросила – не был ли подсуден? Я, конечно, не был. Ещё спросила, кем служил в Старой Армии? Я сказал – простым рядовым солдатом. Не служил ли городовым? Нет! Я чистокровный рабочий. Вот Вася, я понял, что это справка из вашей школы. Вася, может быть у тебя спросят – запомни мои слова, что она все записала, но нам ничего не объяснила. Вот, Васенька, этого не надо бояться. Шей значки. Папа нигде не замаран, а чистокровный рабочий нашего Совесского Союза. Нашей родной Состелистической родины. Я старик – 57 лет, а всегда, хоть сегодня, или же завтра готов стать в ряды Красной армии и защищать наш Совесский Союз и нашего учителя товарища Сталина. Пожелаю тебе, Вася, все военные зачёты сдать на отлично и быть первым бойцом воздушной авиации.
Ну будь здоров Вася, Целую крепко. Папа»
По воле случая это послание мной было прочитано одним из последних (уж больно сложный почерк был у моего деда). Итак, Михаил Иванович Алексахин для всех всё расставил на свои места, определив «семейное табу», которое получилось очень долговременным.
Понадобилось почти столетие, чтобы истина всё-таки приоткрылась потомкам одного из многочисленных героев Первой мировой войны.
Виктор БОГАТОВ,
член-корреспондент РАН
г. Владивосток
