Главное

• 

Подробности

Опубликовано 28.10.2025 11:56

 

К 55­-ЛЕТИЮ СОЗДАНИЯ ДВНЦ АН СССР

 

Виктор Васьковский о времени и о себе

 

В истории российской науки особое место занимает яркая и многогранная личность – советский и российский биохимик, один из крупнейших в мире специалистов в области биохимии липидов – Виктор Евгеньевич Васьковский. Доктор биологических наук, профессор, член-корреспондент РАН, заслуженный деятель науки РФ, советник Российской академии наук, почётный профессор ДВФУ.

28 октября Виктору Евгеньевичу исполнилось бы 90 лет, и уже прошло более девяти лет после его безвременного ухода из жизни. В память В.Е. Васьковского мы публикуем в сокращении его воспоминания ««О времени и о себе»: Лаборатория в моей судьбе» из книги «Виктор Евгеньевич Васьковский: очерки, воспоминания» (сост. Т.А. Терехова, А.И. Усов. – Владивосток: Издательство Дальневосточного федерального университета, 2022.)

 

Лаборатория в моей судьбе

… О себе могу сказать, что я – коренной приморец и продукт советской школы. Мои родители родились во Владивостоке, а я неподалёку, в небольшом шахтёрском городе Артёме. Отучился там четыре класса и первую четверть пятого. Следующую четверть я начал в одной из лучших школ Владивостока, где со своими артёмовскими знаниями стал первым учеником класса. А 10­й класс мне пришлось волею судеб заканчивать в 5­й школе – «Телешевской» гимназии в подмосковном посёлке Малаховка. После Владивостока на фоне малаховских одноклассников я выглядел энциклопедистом.

После девятого класса я колебался между физикой и химией, хотя с большей симпатией относился к последней.

В Малаховке узнал, что в МГУ проводят занятия для школьников. Спросил, а нет ли занятий на Химфаке? Оказалось, есть кружок, пришёл туда. Аспирантка Тамара Ивановна (не помню фамилии, много лет спустя я встречал её в ИОХе) вскоре поручила подготовить научный доклад «Карбоновые кислоты». Это до сих пор мой любимый класс соединений, и не случайно в конечном итоге я остановился на липидах – жирных кислотах и их производных.

В кружке встретил Олега Чижова. Ещё там были Игорь Баркалов, Сева Бочкарёв, Володя Иваненков – называю своих будущих однокурсников. Кружок дал нам очень многое и, самое главное, – сделал химиками. Шесть часов практических занятий в неделю – синтезы, больше, чем сейчас практикумы по органике во многих университетах. Мы стали победителями или призёрами химических олимпиад в МГУ и Менделеевке, так как там помимо вопросов были и синтетические работы. В сочетании с медалями (у меня была серебряная) это дало возможность поступить на Химфак вне конкурса.

На кафедру к Н.К. Кочеткову привёл меня Олег, который уже был там своим человеком. Я начал работать, на втором курсе попал на спецпоток, созданный для подготовки радиохимиков. Но наступил третий курс с его практикумом по органической химии, в который кружковцы вошли, как рыбы в родную воду. Я попал в группу, которой руководила Наталия Николаевна Мезенцева (кафедра профессора Ю.К. Юрьева). И через месяц с небольшим уже занимался у неё в лаборатории химией селенофена. За третий и четвёртые курсы я синтезировал более 50 не описанных в литературе производных селенофена. На пятом курсе попытался заняться серьёзной наукой – выяснить, как протекает одна заинтересовавшая меня реакция селенофен­2­альдегида.

В этот последний год произошли два события, сыгравшие разную роль в моей жизни. Ю.К. Юрьев, чтобы сохранить ставку и закрепить меня на кафедре, взял меня на полставки лаборанта. А Николай Константинович Кочетков, прошедший школу сэра Тодда в Англии и возглавивший лабораторию в Институте фармакологии АМН, приступил к созданию направления, которое стало впоследствии биоорганической химией. Он начал читать на Химфаке факультативные лекции по химии природных соединений. А ближе к новому 1958 году я узнал, что Николай Константинович занимается организацией особой формы дальнейшего обучения выпускников – химиков. Статуса стажёра-исследователя тогда ещё не было, поэтому решили создать в АН специальную аспирантуру – «Несмеяновский набор» (по имени тогдашнего президента АН, учителя Н.К. Кочеткова, Александра Николаевича Несмеянова) с целью подготовить кадры для двух химических областей, в которых отечественная наука отставала – химии природных соединений и химии полимеров.

Это была не совсем обычная аспирантура. Её целью было подготовить специалистов, а не диссертации. Поэтому формировали её состав не на основе конкурсных экзаменов, а из лучших выпускников Химфака, Ломоносовского и Менделевского институтов, которые уже проявили себя в науке и которых рекомендовали их руководители. Благодаря ходатайству Олега в список претендентов попал и я.

Побеседовал с Николаем Константиновичем, получил его согласие. А дальше мои дела пошли драматически. Когда Николай Константинович согласовывал список будущих аспирантов с А.Н. Несмеяновым, без проблем в нём были утверждены О. Чижов, Ю. Берлин, Б. Дмитриев, П. Решетов, ещё несколько химфаковцев. А по поводу меня Александр Николаевич сказал: «Нет! Васьковский – человек Ю.К. Юрьева. С Юрием Константиновичем я связываться не хочу». Расстроился Николай Константинович, а я был просто убит этой вестью. Попытки поговорить с Юрием Константиновичем ни к чему не приводили, согласия на мой уход с кафедры в аспирантуру он не давал. Вначале говорил мне, что, работая лаборантом, на своих селенофенах я защищу диссертацию через три-четыре года, потом уменьшал срок до защиты. Но тут (кажется, это был февраль) подошло время официального распределения. Спасло меня российское «ещё успею».

В комнате, где шло распределение, собралось несколько десятков человек – члены комиссии и потенциальные работодатели. Пришёл мой черёд. Мальчик с красным дипломом в ту пору представлял интерес для страны – посыпались предложения. Два дяди подсели ко мне, предлагали от их НИИ жильё и очень хорошую зарплату. Хотя в хоре голосов прозвучало уже приглашение кадровика из АН поступить в организуемую новую аспирантуру, я, чтобы не демаскировать себя и Н.К. Кочеткова, ещё поговорил с дядями. Смотрю, Николай Константинович начал нервничать. Тут я встал и согласился пойти в аспирантуру АН, что и было поддержано высокой комиссией по распределению, пред которой сам Юрий Константинович был бессилен.

Диплом я защитил успешно, Юрий Константинович сказал, что я мог бы защитить диссертацию на его кафедре через полтора-два года.

Так я попал в аспирантуру, к Н.К. Кочеткову. Для меня в тот момент это было главным, я не задумывался над тем, куда меня он поставит. Я считал, что буду заниматься лекарственными растениями, но вскоре выяснилось, что у Николая Константиновича были на меня другие планы. Как я уже сказал, экзаменов в аспирантуру мы не сдавали. Нужно было написать реферат на данную руководителем тему. Не дождавшись получения темы, я уехал летом во Владивосток навестить родственников и, самое главное, подобрать сырьё, фактически тему для будущего исследования.

Во Владивостоке обратился к ведущему ботанику Д.П. Воробьёву с вопросом: «Изучением каких дальневосточных растений имело бы смысл заняться химикам?». И прослушал в ответ лекцию минут на 40 об интересных растениях, называемых по латыни. Минут 10–15 я пытался записывать названия в книжечке кириллицей, потом просто делал вид, будто что-то понимаю… И тут кто-то посоветовал мне сходить ещё к профессору И.И. Брехману. Там меня ожидал тёплый приём и увлекательный рассказ о женьшене и его родственнике элеутерококке. А кончилось всё договорённостью встретиться назавтра в лесу за ботаническим садом. Встреча состоялась, мне был показан элеутерококк, корни которого я стал тут же копать. В Москву приехал с мешком корней, пошёл домой к Николаю Константиновичу. Он работал под какую-то симфоническую музыку (я полюбил её позже). Состоялся разговор, в ходе которого выяснилось, что планировался я на нуклеиновые кислоты, но в итоге получил тему реферата и разрешение заниматься привезёнными корнями.

Первый год мы с Олегом работали в комнате Николая Константиновича на третьем этаже Химфака. Я возился с корнями, а он занимался лагохиллином из среднеазиатского растения. На экспериментальную работу времени оставалось не очень много, так как было большое число лекций, включая биохимию и даже общую биологию, а также два языка (английский и французский) -- из нас хотели сделать европейски образованных молодых учёных.

Летом 1959 года мы с Олегом отправились в трёхмесячную экспедицию ВИЛАР на Дальний Восток под руководством главного специалиста страны по лекарственным растениям А.И. Шретера. Ещё в поезде Олег научил меня пользоваться определителем растений. В экспедиции нашей задачей было выполнение примитивных анализов на алкалоиды, сапонины и некоторые другие вещества. Но мы активно ходили вместе с ботаниками в походы за растениями, а также заготавливали перспективное, по нашему мнению, сырьё для Лаборатории.

Из экспедиции я вернулся другим человеком. Меня не пугала латынь, я мог самостоятельно определить хотя бы до семейства многие растения. Это биологическое образование мне очень пригодилось не только в тот период, но и позднее, когда решил заняться сравнительной биохимией морских организмов. Сырьё наше не пропало. Оно послужило основой для выполнения кандидатских диссертаций Юрой Оводовым, Алей Мамедовой, Васей Чирвой, с ним работала под руководством нашего босса А.Я. Хорлина сотрудница Первого московского мединститута В.М. Иванова «Тетушка Патриния» (это прозвище ввёл в обиход Слава Жвирблис – она изучала растение Патринию среднюю). Совокупность этих работ составила докторскую диссертацию Анатолия Яковлевича.

По возвращении из экспедиции мы попали в новое помещение Лаборатории в ИХПС на улице Вавилова. Третьим к нам в комнату пришёл Слава Жвирблис. Кроме Олега и меня в Лабораторию из несмеяновского набора попал Боря Дмитриев, а вместе со Жвирблисом пришли Толя Усов, Володя Шибаев и Лёня Лихошерстов. Я не помню, почему и когда изменили тему Олегу Чижову – он занялся схизандринами из семян лимонника китайского. Олег первым защитил кандидатскую диссертацию по химии природных соединений, и все остальные, начиная с меня, шли вслед за ним и брали его труд за образец.

История смены моей темы такова. Несмотря на интенсивную работу с элеутерококком, результатов у меня не было, я не мог зацепиться за какие­то интересные соединения в экстракте. Более успешно под руководством Н.К. Кочеткова и при участии А.Я. Хорлина шла работа по другому представителю аралиевых – Аралии маньчжурской. С ней работала в Институте фармакологии Л.А. Воротникова. Не участвуя в эксперименте, я стал соавтором первой публикации по химии этого объекта, вообще первой статьи нашей школы по тритерпеновым гликозидам. В этом сыграли роль моя любовь к научной литературе ещё с химфаковских времён и знания по ботанике, полученные в экспедиции 1959 года. В одном из опытов Лидии Александровны экстракт, который нагревали на плитке, выбросило из колбы. Плитку выключили, а когда она остыла, на ней оказались белые кристаллы. Я высказал гипотезу, что это может быть олеаноловая кислота, так как знал, что швейцарец Хонеггер выделил гликозиды этого тритерпена из другого представителя семейства Аралиевых – плюща. Проверили константы кристаллов – моя гипотеза подтвердилась. Исследования аралии передали В. Жвирблису, но на какой-то стадии к ним подключился и я: в следующей публикации по аралии мы с ним оба в соавторах. А потом Слава ушёл из химии в искусство, тема полностью перешла ко мне, элеутерококк я оставил. К нему вернулись уже без моего участия в лаборатории Г.Б. Елякова во Владивостоке.

Можно много писать про славную жизнь Лаборатории в её первые годы. Была не только научная работа, семинары, но и минифутбол во дворе, комплекс «Готов к ловле рака!», походы на озеро Светлое за этим раком, создание лабораторного музея. Там я не только получил подготовку для дальнейшего самостоятельного занятия наукой (школа Николая Константиновича), но и нашёл новое поле для приложения своих сил.

Я узнал, что СКАН (Спортивный клуб Академии наук) арендует воду в открытом бассейне в Лужниках. Стал по утрам ездить туда раза три в неделю. А ещё через некоторое время я выяснил, что в СКАН есть секция подводного плавания. Пошёл и туда, и со своей плавательной подготовкой стал одним из лидеров в этой группе. Именно подводники-скановцы познакомили меня с прекрасным озером Светлое, которое я уже упоминал.

Скановская группа поддерживала рабочие и дружеские отношения с кафедрой беспозвоночных Биофака МГУ, которой руководил академик Лев Александрович Зенкевич. Летом скановцы работали на ББС – Беломорской биологической станции МГУ: доставали морских животных для летней практики студентов и впрок для практикума в МГУ. Буквально в первое же погружение на ББС я подумал: «Вот чем нужно заниматься во Владивостоке – химией и биохимией морских организмов». Начал собирать литературу…

Не знаю, вернулся бы я в конечном итоге во Владивосток, если бы не два человека, два события, также связанные с Лабораторией.

Вначале в нашей группе появился из Новосибирска Юра Оводов, распределённый туда после окончания Химфака МГУ. Н.Н. Ворожцов, к которому он попал, решил послать его на стажировку к Николаю Константиновичу, так как собирался начинать в Новосибирском ИОХе исследования по химии природных соединений. Немного позднее в Лабораторию начал заезжать Георгий Борисович Еляков.

Блестящий синтетик, досрочно защитивший диссертацию на кафедре у Ю.К. Юрьева, а потом ставший лауреатом премии Мини­с­терства обороны за синтетические работы в закрытом НИИ, он в конце 1959 года уехал работать во Владивосток. Начал с синтеза, но скоро понял, что в Приморье лучше заняться химией уникальных природных объектов, таких как женьшень. И поехал консультироваться к Николаю Константиновичу. Там он встретил меня и Оводова, на возвращении которого в Новосибирск

Н.Н. Ворожцов не настаивал.

Говоря о переезде во Владивосток, я ещё раз должен помянуть добрым словом шефа. Когда сообщил ему о своём желании вернуться на родину, он не разгневался, хотя считал мой уход потерей для Лаборатории, а предложил мне ещё раз всё обдумать, внимательно осмотреться во Владивостоке. Для этого он послал меня туда в командировку на всё лето 1963 года. Сколько раз я в дальнейшем благодарил про себя Николая Константиновича за это! Да, я не изменил своего решения уехать во Владивосток, но теперь оно было принято мною без тех юношеских иллюзий, на которых основывалось ранее.

Я увидел многие трудности, которые меня там ожидают. Но я ехал в работающий коллектив, который меня узнал. Юра Оводов приехал во Владивосток в последний день 1962 года. В лаборатории Г.Б. Елякова летом 1963 года было человек 15 сотрудников, вовсю шло исследование женьшеня. Я присоединился к этой работе. Разобрался, почему не удаётся при гидролизе гликозидов женьшеня получить индивидуальные генины. Эти результаты явились основой для первой публикации нового Института биологически активных веществ ДВФ СО АН СССР в международном журнале.

13 марта 1964 года я прибыл на постоянную работу во Владивосток. Друзья по Лаборатории помогли мне в становлении тематики. В конце лета мы с Юрой Оводовым организовали первую прибрежную экспедицию туда, где море чище и богаче биологическими объектами.

Выбор пал на бухту Валентина на севере Приморья. В этой экспедиции приняли участие Борис Дмит­риев, Леон Бакиновский, Коля Молодцов, Сергей Кара­Мурза, Лёша Бочков и другие. Мы собрали в экспедиции большое количество водорослей, часть которых в дальнейшем была исследована Толей Усовым. Смотрели и липиды беспозвоночных.

На Морской экспериментальной станции (МЭС), которую мы стали создавать в 1966 году, в первые годы побывали Олег Чижов, Миша Грачёв, Борис Дмитриев, Иза Жукова, Галя Смирнова. Олег и Миша помогли мне принять правильное решение об этапах развития исследования. Я уезжал во Владивосток с идеей серьёзно заняться работой на эмбрионах морского ежа. Однако скромные результаты, которые были получены одной из самых светлых наших голов – Олегом и блестящим стеклодувом и вообще экспериментатором – Мишей (тогда на МЭС они могли использовать только метод хроматографии на бумаге), показали мне что к подобным работам нужно ещё долго готовиться: осваивать новые методы, обучать молодых сотрудников.

При самом активном участии Изы и Гали был собран обширный материал по гликолипидам морских беспозвоночных, Статья, соавторами которой стали также мой первый ученик по липидам Эдик Костецкий и тогда ещё студент Вася Светашев (оба давно уже доктора наук, признанные специалисты в липидологии), цитируется до сих пор. В дальнейшем чаще всего на МЭС, на Витязе, а затем снова на МЭС бывали Толя Усов и Галя Смирнова. Собранный здесь биологический материал помог Толе стать одним из ведущих специалистов мира в области исследования полисахаридов водорослей, а Гале – войти в число лидеров по исследованию ганглиозидов иглокожих.

В 1972 году ИнБАВ превратился в ТИБОХ. Позднее, начиная с 1974 года, я проработал несколько лет в Институте биологии моря. Оба института относятся к числу ведущих в ДВО РАН. Есть в этом и моя заслуга, не столько личная, а как носителя того, что я получил от Николая Константиновича и Лаборатории. Не случайно выходец из Лаборатории Юра Оводов, ныне академик Юрий Семёнович Оводов, создал прекрасный научный коллектив во Владивостоке, а затем за короткий срок смог поднять науку в Сыктывкаре.

Работая во Владивостоке, я никогда не порывал связи с Николаем Константиновичем и Лабораторией. Вот уже более сорока лет каждый раз, приезжая в Москву, иду в свою Лабораторию.

Благодарен судьбе, что в 2005 году мне удалось участвовать в праздновании 90-летнего юбилея шефа, а затем, к сожалению, и проводить его в последний путь, где он похоронен неподалёку от одного из его учеников – Г.Б. Елякова.

В.Е. ВАСЬКОВСКИЙ «О времени и о себе»

(в сокращении) из книги «Виктор Евгеньевич Васьковский: очерки, воспоминания»; с. 40–50

Фото из книги и архива ДВО РАН